Драма в 2-х актах /с юродством/
/трибадия — любовь между женщинами/
Действующие лица:
ЛИНА — женщина 42-х лет;
ЛИКА — женщина 33-х лет;
ИВАН ПЕТРОВИЧ — дедушка Лики, 73-х лет;
ЖОРА — его закадычный друг, 67-ми лет.
1-ЫЙ А К Т.
Перед нами внутренний интерьер хаты. Сейчас здесь темно, лишь светится шкала маленького радиоприёмника да тихо звучит музыка на какой-то радиоволне, вперемежку с текстовой информацией.
Раздаётся стук в двери и мужской голос: «Лина, Лина!» Дверь со скрипом отворяется и появляется чёрная фигура ИВАНА ПЕТРОВИЧА.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Лина. Лина-а. Лина Владимировна. /Проходит и останавливается у порога второй комнаты, где, впрочем, есть еле заметная точечка света, в углу под потолком — это лампадка под образами. / Ангелина Владимировна, . . это я — Иван Петрович. /Проходит в глубину тьмы, / Ангелина Владимировна.
В раскрытых дверях появляется чёрная фигура ЛИНЫ.
ЛИНА: Кто здесь? /Пауза. / Я спрашиваю — кто здесь?!
Раздаётся грохот и глухой звон чего-то упавшего и разбившегося вдребезги/.
ЛИНА /испуганно кричит/: А-а-а-а!!! /Исчезает за дверями, кричит/ Иван Петр-о-вич!!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Я здесь! Я тута-а! Йитит твою мать! /Движется к двери. / Это я здесь! /Скрывается за дверями/.
Светает. Теперь мы понимаем, что это раннее утро. Слышится смех. Входит ЛИКА, а за ней ИВАН ПЕТРОВИЧ с ведром в руке. Они смеются.
ЛИНА: Боже, как вы меня напугали.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я проснулся и думаю сам себе — пойду-ка я пораньше, да побужу её. . , а то ведь праздник сегодня — архаровцы колхозные могут налететь да молочко сдоить на водку.
ЛИНА: Ха-ха, у дураков мысли сходятся! , я то же подумала и встала ни свет — ни заря.
/Смеются/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: От, будь ты неладный. Свет-то зажги.
ЛИНА: Да нету свету, /щёлкает выключателем/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А приёмник работает.
ЛИНА: Он от батареек. У меня свеча в руках, сейчас зажгу.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я думал, пока из дома к тебе шёл, свет дали ради праздника — спозаранку.
ЛИНА/зажгла свечу/: А может здесь — он уже и не праздник?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну что ты, . . День Победы! Что ты.
ЛИНА: Так всё ж делим, никак не поделим: флот, язык, писателей. Так, ставьте ведро сюда, на табурет: Сейчас я быстренько солью, процежу:
ОН ставит ведро с молоком на табурет. ОНА подставляет пустое ведро, накрывая и повязывая его марлей.
В окошки брызнул солнечный свет. Теперь мы видим перед собой, так называемые — большие сени /или вторые/, со старыми фотографиями на стене, с печью, которая служит и перегородкой с комнатой — где мы видим икону, в левом от нас, дальнем углу. Сразу после иконы — у дальней стены: шифоньер. Впритык к нему, высокая кровать, стоящая второй спинкой, что в головах, впритык к тыльной стороне печи, /кровать с ещё не убранной постелью, после сна/, рядом с кроватью, в головах, старая этажерка из бамбука, с книгами и тетрадями. Посредине: поваленный стол с белой скатертью. В сенях, на печи
72.
горит свеча, на дальней стене — рукомойник/ На маленькой скамеечке стоит транзисторный приёмник. Вся хата внутри побелённая.
ЛИНА, высокая стройная /изредка, слегка горбящаяся/ женщина, с крепкой поступью ног, одетая во всё чёрное /шерстяную кофту с длинным рукавом, юбку до щиколоток, ботинки и чёрный шерстяной платок, закрывающий её лоб, щёки и шею/, переливает молоко из одного эмалированного ведра в другое, через марлю.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/в расстёгнутой фуфайке, сапогах и фуражке на голове, проскальзывает в комнату.
. , поднимает стол и оглядывает полы вокруг себя/: Ах, ты ж, ёж колючий!
ЛИНА: Что там? Зачем вы туда прошли?!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А с чем это баллоны были?
ЛИНА: Какие баллоны?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, банки трёхлитровые.
ЛИНА: С водой. Это я для сирени отстаивала. Что, разбились?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да. Мать честная! Надо тряпку и веник. /Собирает осколки/.
ЛИНА: Вы осколки вон — в шлаковое ведро соберите. . , а я сама там приберу.
ОН берёт у печи ведро и идёт собирать осколки. ОНА приносит, из первых /маленьких/ сеней, трёхлитровые стеклянные банки, снимает с ведра марлю и большой белой кружкой наливает молоко из ведра в банки, закрывая их полиэтиленовыми крышками, и ставя на печку.
ЛИНА: Утренняя зорька выдалась на славу. Небо ясное. Погода сегодня должна быть хорошей.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Это у нас на работе был один. Ребята были у нас заядлые рыбаки. . , а он так — не интересовался. . , но выпить был большой любитель. Вот этим-то, ребята и сманили его с собой на рыбалку, для смеха. Ага. Ну и поехали в ночь. Поужинали, с этим делом, как полагается, и ко сну укладываются. . , а он видит, что ещё! осталось, какой же сон?! . А они ему говорят, — это на утренней зорьке — как полагается. Он, бедолага, всю
ночь вскакивал и будил их. А они ему, — да спи ты, зорька ещё не началась! Ага. Просыпается он от страшного шума и мата. Они на него, — что ж ты нас не разбудил?! Зорька уже прошла! — А он со сна от солнца щурится, — Да ну её на хрен, вашу зорьку, её не поймёшь — то она ещё не началась, то она уже прошла!
Смеются. ОН выносит во двор ведро с осколками; ОНА берёт тряпку, ведро, веник, совок, и идёт прибираться в комнату. ОН возвращается в сени, ставит ведро к печи и гасит свечу спичечным коробком, лежащим на печке.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/заглядывая в комнатный проём/: Я принесу тебе баллоны, у меня их:
ЛИНА: Да ладно.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А что, они всё одно мне уже не нужны.
ЛИНА: Вы лучше налейте из оцинкованного ведра пару баллонов воды, там за дверями. Пусть отстаивается.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Есть такое дело. /Выносит из малых сеней две трёхлитровые банки и льёт в них воду из ведра. / А зачем ты её отстаиваешь?
ЛИНА: Сирень люблю. Должна вот-вот распуститься.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Так я ж тебе про то и говорю — нашу воду-то ни к чему отстаивать.
ЛИНА: Почему?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: По кочану и по нарезу. Отстаивают от хлорки, а её в нашей воде нет. А вот, что я слышал, так это то, что надо сирень в горячую воду ставить, до кипения доведённую.
ЛИНА /возвращаясь в сени, и ставя орудие уборки на место/: Я знаю, но печь из-за этого топить глупо, а кипятильник у меня маленький, да и току у нас почти не бывает, не мне вам рассказывать.
73.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А у меня большой имеется.
ЛИНА: Что7
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Кипятильник.
ЛИНА: А-а /пошла с ведром и тряпкой во двор/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ /ей вслед/: Могу принести. Дадут же свет хоть к вечеру-то. /Про себя/ йитит иху мать!
ЛИНА/возвращаясь, весело кричит и хлопает в ладоши/: А-а-а-а!!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Что?? !
ЛИНА: Сирень распустилась!
ИВАН ПЕТРОВИЧ/шутя/: Та ты с ума сошла.
ЛИНА: Да-а!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, пропало дело.
ЛИНА: Та-ак, сейчас застелим свежую белую скатерть, /моет руки под рукомойником/:
ИВАН ПЕТРОВИЧ/напевает/: «Скатерть белая залита вином, все цыгане спят непробудным сном:»
ЛИНА/подхватывая песню, идёт в комнату/: «Лишь один не спит — пьёт шампанское, за любовь свою — за цыганскую! .
. /Теперь она заправляет постель/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А что ты всё в чёрном ходишь? Бабка Дуся уж год как померла, . . ещё в том апреле.
ЛИНА: Можно подумать, я по бабке траур ношу. Я же не мужа схоронила, чтобы траур носить.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А кстати, замужем-то ты была или есть, . . всё никак тебя не спрошу?
ЛИНА/весело/: У меня же два сына, Иван Петрович!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та знаю. Хотя-а, не точно. Раньше, к бабке Дусе, на лето, приезжали разные внуки да правнуки: А какие, чьи: У неё ж — у старой — ничего не дознаешься — молчить да ворчить. Казачура ещё та.
ЛИНА/весело/: Ха-ха-ха! А вы, каких кровей будете? /Вышла, взяла две банки с водой и понесла в комнату, поставила на стол/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та и я ж — из донских. Аксайский я.
ЛИНА: У-у, так мы земляки!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как земляки?
ЛИНА: Ну, я ростовчанка, а Аксай рядышком.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/задумчиво кивает/: Да-а-а. /Перевёл разговор/, а коров-то, я смотрю, в хуторке совсем не осталось. Да-а. Сегодня, значит, Михею выпало пасти.
ЛИНА/останавливаясь в проёме между комнатой и сенями/: Иван Петрович! . . А у вас есть? . . Ну, . . как их называют, /пытается вспомнить с помощью пальцев рук и ладони/: садовые ножницы, вот?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Хох, чудачка. Сирень срезать, что ли?
ЛИНА: Да.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да я тебе её так наломаю.
ЛИНА/категорично/: Нет. Я сама. Так есть у вас такие ножницы?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да руками сирень ломают, как ты не поймёшь. Ну, а потом уж — можно ножичком, для товарного виду.
ЛИНА/подбоченясь/: А я хочу — садовыми ножницами. У вас есть или нет?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да есть, есть. Сейчас принесу.
ЛИНА: Во-от, как раз и молоко отнесёте к себе, и ножницы принесёте мне, /ставит банки с молоком в сумки/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да и. . , переодеться надо бы: В порядок себя привести. А то, внучка нагрянет с поздравлениями, . . а я как чмо выгляжу.
ЛИНА: Внучка, . . из Ростова, что ли?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну. Анжелика. Она каждое 9-е мая приезжает, поздравляет.
74.
ЛИНА: Молодец. Хорошая у вас внучка. /Подаёт ему полные сумки/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/беря сумки/: Купоны брать?
ЛИНА: А, всё равно. Берите и купоны, и рубли.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А приёмничек бы выключила, зря сажать батарейки не надо.
ЛИНА: Зря сажать людей не надо, Иван Петрович /подталкивает его ладошками в спину/, а батарейки — фуфельки, новые купим.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, ты даешь, /уходит/.
ЛИНА: Даёт прокурор, а мы мотаем.
Пауза.
ЛИНА возвращается, проходит в комнату, снимает со своей головы чёрный платок, из-под которого хлынули золотые локоны волос, снимает чёрную кофту, вытаскивает из юбки чёрную комбинацию, снимает её и всё это бросает на кровать. Идёт в сени к рукомойнику, в чёрном лифчике и юбке, умывается, расчёсывается, глядя в небольшое,
висящее на стене, у рукомойника, зеркальце. Возвращается в комнату, достаёт из шифоньера белую плотную шёлковую блузку с длинным рукавом и надевает её на себя,
заправляя её в чёрную юбку. Смотрится в зеркало — на двери шифоньера.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/входит, запыхавшись, с садовыми ножницами в руках/: Лина! Вот я принёс ножницы. . , вот, на печку кладу. /Лина выходит к нему. / А я побежал. Приехала внучка. . , да так рано, . . я не готов, а она с огромным букетом цветов, с выпивкой, а с ней эти её — крутые — на машинах: И надо ж угостить: Так что, прости, я побегу.
ЛИНА: Конечно-конечно. Мне больше ничего не надо.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Побегу /ушёл/.
ЛИНА/беря в руки садовые ножницы/: Секаторы! — во-от, вот то, что надо /рассматривает свою поднятую руку, изящно играющую с ножницами. Громче делает звук приёмника, из которого доносится какая-то лёгкая музыка, и уходит во двор/.
В хате никого нет. Но вдруг загораются лампочки и в сенях, и в комнате. И в хате стало вдвойне светло. ЛИНА возвращается с большой охапкой сирени, купаясь лицом в её цветах. Проходит в комнату и начинает расставлять ветки сирени, опуская их в воду. Потом, обращает внимание на громкую говорильню, по приёмнику, рычит, затыкая уши ладонями рук: «А-а-а!» Идёт, делает звук тише и возвращается в комнату, к цветам.
ЛИНА/видит вдруг, что горит лампочка/: О! Солнце взошло, и свет дали.
Раздаётся стук в открытые двери и женский голос: «Сосе-едка.» ЛИНА замерла в комнате.
ЛИКА, /входя в сени, неся перед собой большой кипятильник. На ней очень коротенькая юбочка светло-салатного цвета, золотой, приталенный жакетик, с длинным рукавом, серебряно-золотистые босоножки, на высоком каблучке. Рыже-красная высокая причёска, с коротким чубчиком и свисающими завитушками по краям лба. Она всегда выглядит молоденькой девочкой с осиной талией. / Где вы, соседка?! . Вам дедка кипятильник
передал! /Она проходит через сени в комнату, видит ЛИНУ, . . замирает на месте и. . , как-то странно обмякнув, подкатив глаза, медленно оседает на пол/.
ЛИНА/бросается к ЛИКЕ, подхватывает её на руки и кладёт на кровать/: Лика. Лика, что? . . Что с тобой?! Лика. Малявка! Боже мой, что же делать-то? . . /Заметалась по всей хате. / Господи! /Снова подошла к ЛИКЕ, приникла к её груди, послушала сердце/. Обморок. /Расстегнула на ней жакетик, достала из шифоньера лоскут, обмакнула его в
воду с сиренью и стала прикладывать лоскут ЛИКЕ к груди, ко лбу, снова к груди. / Маля-а-авка-а, Ну очнись же ты, а: Малявка!
Шумно входит ИВАН ПЕТРОВИЧ. Он в белой сорочке, в светлых брюках и светлых туфлях, а на голове фуражка на выход.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну что, девчата, познакомились?! . /Проходит в комнату. / Это моя внучка! . . /Остолбенел от увиденного. / Что? Что случилось? Что с нею?
ЛИНА: Обморок.
75.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Какой обморок?!
ЛИНА/вполголоса, твёрдо/: Потеряла сознание.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Господи, боже мой! . . Да от чего ж?! .
ЛИНА: От паров бензина.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Каких паров? . .
ЛИНА: От автомобильных выхлопов. Дорога вредной оказалась для её здоровья. Пошли бы вы домой, Иван Петрович!
ЛИКА/открывает глаза, тянется рукой к ЛИНЕ, к её золоту волос/: Я знала: Я чувствовала:
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Анжелика, девочка моя, что с тобой?!
ЛИНА /Лике/: Так вы Анжелика?! О-о, какие у нас имена.
ЛИКА/Лине/: Прости.
ЛИНА/подскочила/: Иван Петрович, спасибо вам за ножницы: /суёт ему в руки ножницы и кипятильник/, и за этот дурацкий кипятильник! , его уже не надо. И: идите, вас там гости ждут. /Прошла — повыключала свет/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ /Лике/: Как ты, Анжела? /Подаёт ей руку, подставляет плечо/.
ЛИКА, /Поднимается/: Всё окей. Ноу проблем. Ой, сирень! . . Какая прелесть! /Опускает лицо в цветы. / А-а-а — весна-а! Но в комнате, почему-то, прохладно.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А ты застегнись: И пойдём, . . а то там твои товарищи: За стол бы надо: — угостить людей.
ЛИКА: А им пить нельзя — они за рулём.
ИВАН ПЕТРОВИЧ, /внимательно глядя в лицо Лики/: Ты как, нормально, Анжела?
ЛИКА: Да что ты дед суетишься, просто беременная я. Дорога растрясла, . . кипятильник «чижёлый» , . . вот меня здесь и:
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как бере: /внимательно осматривает её/??
ЛИКА/небрежно, но изящно отодвигая деда в сторону/: А что ж это — праздник, а у вас ни пирогов, .
. ни кренделей, . . никакого другого угощения: /проходит в сени, осматривая хату/.
ЛИНА/Лике/: Что, начальник, условный рефлекс проснулся — шмонать потянуло?
ЛИКА/нараспев/: Тянула не я-а-а.
ЛИНА: А бурлаки. — На Волге.
ЛИКА: Ага. На картине Репина «приплыли».
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Что вобще?? .
ЛИКА: Ладно, дедушка, пойдём, а то уж солнце к зениту. /Обняла его за талию. / Помнишь, как наша бабка Лена пела, /запела/: «Самолёт летел, колёса тёрлися — мы не ждали вас, а вы припёрлися»! /Уходят/.
ЛИНА, оставшись одна, постояла так, насупившись. Потом, широким шагом прошла к кровати и твёрдо села на неё. Лицо её серьёзно и сосредоточено. Но вот она резко встала, подошла к шифоньеру, открыла дверцу, посмотрела на своё лицо в зеркало, закрыла дверцу. Прошла к рукомойнику, побрызгала водой на лицо, похлопала себя по щекам ладошками. Вдруг шагнула к двери, захлопнула её и закрыла на крюк. Прошла в комнату, села на кровать. Потом, легла на неё — затылком на подушки. . , но их много — целая горка, . . разбросала их по постели. Умостила голову. Глянула на сирень, . . вскочила, понюхала цветы. Выпрямилась. Широко зашагала к двери, отбросила крюк, вышла в малые сени, хлопнула там дверью, загремела засовом, вошла в большие сени, захлопнула дверь, набросила крюк. Выключила приёмник. Пошла, легла на кровать. Стала бросать себя с одного бока на другой. Села. Потянулась к сирени, окунула лицо в сирень.
Выпрямилась. Встала, посмотрела в окошки. Открыла шифоньер. Стала доставать и рассматривать какие-то вещи. Сняла с себя юбку, бросила её на кровать. Сняла с себя чёрные облегающие трусы и надела чёрные узенькие супертрусики ; сняла белую кофту, бросила на кровать, . . поменяла бюстгальтер; надела пояс и чёрные сетчатые чулки — пристегнула их, надела туфли на высоком каблуке; стала крутиться перед зеркалом, делая какой-то лёгкий макияж и, поглядывая в окошки. Теперь, она сняла туфли, снова надела чёрную юбку, чёрную кофту, чёрные ботинки и обвязала голову и шею чёрным платком. Белую кофту, туфли и тёплые трусы прибрала в шифоньер, поправила постель, пошла, отперла первую, а затем и вторую дверь, вернулась в сени и начала возню с печкой, шуруя кочергой в поддувале.
Шумно входит Иван Петрович, держа в руках полные бутылки, а за ним ЛИКА с двумя плетёными корзинами в руках, нагруженных свёртками.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А мы к тебе, соседка! . . Не прогонишь?! . /ЛИНА испуганно оглянулась! / Не имеешь права! Сегодня мой день -День Победы — имею права!
ЛИНА: А как же: ваши гости?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А она их отправила. Пускай едут. /Проходит в комнату, ставит бутылки на стол/.
ЛИНА /шагнула в комнату за ним, взяла одну банку с сиренью/: Иван Петрович, один баллон с сиренью — ваш. С праздником вас, . . здоровья и: всего доброго.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/взял банку/: Я даже подбриться успел, /подставляет ей свою щёку/.
ЛИНА, /смеясь/: Поздравляю, /целует его три раза в щёки/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А теперь — я тебя /тянется к ней губами/.
ЛИКА: Алаверды.
ЖЕНЩИНЫ смеются.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Свои цветы я поставлю вон туда — на печку /идёт в сени, ставит банку. / Анжела, корзины разбираешь ты, поскольку знаешь — где, что.
ЛИКА разбирает свёртки и накрывает на стол.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Но сперваначалу выпьем мировую. Я? Натюрлих? Лина, давай стопки.
ЛИНА, /доставая из шкафчика, в сенях, стопки/: Какую мировую?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Анжелка мне всё рассказала.
ЛИНА: Что рассказала?!
ИВАН ПЕТРОВИЧ/берёт у Лины стопки, поласкает их под рукомойником/: Дорогая моя девочка, в нашей стране:
ЛИНА: В бывшей нашей стране.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/ставит стопки на стол/: Тем более, что в бывшей — всегда: одни были по одну сторону колючей проволоки, другие — по другую её сторону. . , а потом, менялись сторонами. /Наливает водку в стопки. / А тем более, вы встретились в тюремной больнице. Или, как у нас там говорят — на больничке.
ЛИНА: У нас! там. Говорят.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Я, конечно, ничего не знал — у бабки Дуси никаким слухом не разживёшься:
ЛИНА, /передразнивая/: Казачура ещё та.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да-а, ха-га. А уж о таких! вещах, . . ну что ты. И правильно. Поддерживаю. А то, что Анжелика работала медсестрой в спецбольнице, я, конечно,
знал, . . ну и что. Вас ист дас? Короче, берите стопки и выпьем мировую: мирись, мирись и больше не дерись.
ЛИКА: Тогда уж надо пить на брудершафт /подходит со стопкой к ЛИНЕ/.
ЛИНА: Я водку на брудершафт не пью.
ЛИКА: У нас вот и шампанское есть.
ЛИНА: Вот когда дойдёт очередь до шампанского, тогда и будет брудершафт, /выпила залпом свою стопку/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Вот и славно /чокается с Ликиной стопкой, пьёт/!
ЛИКА: Я водку пить не хочу, /ставит стопку на стол/.
ЛИНА: Откройте кока-колу. . , для ребёнка. /Идёт в сени, берёт открывалку/.
77.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Угу, давай открывашку.
ЛИКА: Почему-у — открывашку?: Открывалку.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: Дай же хоть стаканы, какие для этой колы. . , а то пролью.
/ЛИНА пошла, принесла стаканы/.
ЛИКА: А что, у вас кто-то умер? Или у вас на Украине теперь так ходят, /указывает на Линыно одеяние/?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я ей сёдня уже говорил. Ну, а теперь, за День Победы полагается! /Наливает/.
ЛИКА: Может, гостям предложат сесть, вообще.
ЛИНА: Сесть вы всегда успеете, как заметил выше ваш дедушка.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та ну-у, . . вон весь колхоз растащили и ничего.
ЛИНА: Ладно. Учитывая положение: Присаживайтесь, гости дорогие /подаёт два венских стула, себе табурет. Сели/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: Ты хотела сказать: учитывая пожелания. .
ЛИНА: Нет. Я сказала, что сказала.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Н-ну, за Победу!
ЛИНА/заговорщицки/: За нашу победу /чокается с Иван Петровичем/.
/ЛИНА и ИВАН ПЕТРОВИЧ пьют. Он закусывает. Она запивает кока-колой. Пауза/.
ЛИКА: Хорошо сидим.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да-а-а /ест/.
ЛИКА: Дед, у тебя ж там картошка варится.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Точно, . . а то эта вся иностранщина, не по нашему вкусу, . . хотя-а, ничего. Счас, сбегаю, принесу картошку.
ЛИКА: Да ты ешь, пусть Ангелина Владимировна сходит.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да ты что, она же там ничего не знает, /удивлённо смотрит на внучку. / Ты чего?? .
ЛИКА: Ну, как же, одним бизнесом занимаетесь: Молочным, как я уже поняла.
ЛИНА: Петрович, в Евангелии говорится, — не мечите бисер перед свиньями. Петрович, зачем мечешь бисер? Пойдём за картошкой вместе, /обнимает его, поднимает с места и, они идут к выходу. Она запела/ «Шумел камыш, дере-е-евья гнулись! . .» /ЛИКЕ/, а ты, Малявка, пока «ради-ва» послушай, /включает на ходу приёмник/.
Ушли. ЛИКА осталась одна. Она встаёт, смотрит в окошки, идёт в сени — недолго рассматривает фотографии на стене, оглядывается по сеням; идёт в комнату, открывает шифоньер, роется там, рассматривает какие-то вещи, опять роется. . , закрывает шифоньер. Заглядывает под кровать. Смотрит в окошки. Делает приёмник тише. Снова открывает шифоньер и залазит руками ещё глубже, слева, где полки. Снова закрывает. Ходит по хате, заглядывая в окошки. Подходит к столу, выпивает свою стопку водки, запивает кока-колой, идёт к двери, но быстро возвращается и садится на свой стул, принимая эпатирующую позу.
Входит ЛИНА с бокалами в руках, без платка на голове и ИВАН ПЕТРОВИЧ с парящим чугунком в руках.
ЛИНА: Идёт картошка в чугуне и бокалы под шампанское!
ЛИКА: Оригинально.
ЛИНА: Да. Будем есть картошку прямо из чугунка.
/Иван Петрович ставит чугунок на стол/.
ЛИКА: А масло-то у вас есть?
ЛИНА: Никакого масла, это вредно для фигуры. Правильно я говорю, Петрович? /Коснулась щекой его щеки, проползла телом по растерянному Ивану Петровичу и усадила его на стул/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Н-ну-у, не знаю, . . кому как.
78.
ЛИНА, /обратив внимание на пустую стопку Лики/: О! А кто-то без нас уже и выпил. Втихаря под одеялом. Малявка, что ли? . . Ма-ля-вка. /Села на колени Ивану Петровичу, лицом к ЛИКЕ, положив руку ему на плечи. / Петрович, ну зачем ты не снимаешь свою противную фуражку. У тебя ведь такие волнующие волны из волос на голове! /Сняла фуражку, надела себе на голову/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: А что ты её всё Малявкой зовёшь?
ЛИНА: Как, это её настоящее имя. На больничке её только так и звали — Ма-ля-вка.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Бу-удет вам, девочки.
ЛИНА: Так что, Малявка, крутым бизнесом, говорят, занялась. . , с крутыми на «мерсах» катаешься?
ЛИКА: Да уж не молочко сцеживаю.
ЛИНА: Ничего, скоро будешь сцеживать.
ЛИКА: Я-а-а?!
ЛИНА: Н-да. Своё молочишко — неизвестно чьим детишкам.
ЛИКА весело расхохоталась. ЛИНА встала, прошла по комнате, оглянулась и, тоже вдруг захохотала.
ИВАН ПЕТРОВИЧ налил себе стопку и молча выпил её.
ЛИНА, /успокоившись, Лике/: Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.
ЛИКА: Банально.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Картошка стынет, /ест/.
ЛИКА: А это ещё банальней.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Лина, может за тобой поухаживать? . . Неси тарелочку, я тебе картошки положу.
ЛИКА: Ха-ха-ха. . , ой, сейчас кончу.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/серьёзно, Лике/: Кончай, внучка.
ЛИНА: А я принесу тарелочку, /идёт в сени/.
ЛИКА: Д-а-а, весёленькая компания.
ЛИНА: Конечно, крутым между нами скучно! У нас, ведь, молочный бизнес. /Ставит тарелки с солонкой на стол. / — Нежный /берёт руку Ивана Петровича, вытирает салфеткой его пальцы, сверху вниз, и начинает их массировать своими руками. / Мы с любовью поглаживаем коровье вымя, спускаемся пальчиками к соскам и дратуем их, дратуем: Молочко прыскает в пустое ведёрко, аж звенит. Молочная испарина обволакивает ладошки,: а мы её слизываем язычком /берёт из тарелки, положенную Иваном Петровичем, картошку и эротично кушает её. Предварительно посолив. / Фу, какая пошлость /отбрасывает надкушенную картошку в общий чугунок/, есть картошку, когда рядом стоит шампанское, /обтирает руки салфеткой/!
ЛИКА молча сидит, насупившись и, с глазами полными слёз.
ЛИНА: Иван Петрович, хватит жрать, когда рядом с вами — дамы! Для чего я бокалы принесла? Откупорьте шампанского бутылку, мы перечтём «Женитьбу Фигаро»!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: О! А как же! Счас мы! . .
ЛИНА: Куда-а! Грязными руками за шампанское. Ступайте и вымойте их, как следует.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Есть такое дело! /Идёт в сени к рукомойнику/.
ЛИНА/Лике/: А что вы нам привезли под шампанское?
ЛИКА молча встала, достала из корзины кульки, поставила их на стол и
села на свой стул.
ЛИНА/заглядывая в кульки/: О-о. . , какая экзотика. Иван Петрович, немедленно уносите свою украиньську картоплю на мою русскую печь: И всю остальную американьську жвачку туда же.
ИВАН ПЕТРОВИЧ, /унося вышеупомянутое/: Есть такое дело. . , только, что же я-то буду исть?
79.
ЛИНА: Там, за печкою, у вас будет отличный англицкий аля фуршет! /Высыпает содержимое кульков на скатерть стола и оформляет, делает дизайн: из апельсинов, бананов, ещё каких-то экзотических фруктов и огромного кокосового ореха. / А здесь зелёный океан, жаркое солнце, бананы, кокосы и пальмы! . . И в них постель, раскинутая на ночь, а в ней жена французского посла!
ЛИКА: И запах сирени.
ЛИНА/глянула на Лику и, не сводя с неё глаз/: Петрович, принеси большой нож.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Несу, ваше величество.
ОН приносит нож, подаёт его Лине. ЛИНА медленно режет один апельсин на дольки и очищает одну дольку от кожуры.
ЛИНА: Взрывайте пробку, поручик.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Слушаюсь. /С помпой, громко вскрывает бутылку, пробка в потолок, льёт шампанское в бокалы/. Ну, за милых дам! , как поёт этот толстяк.
ЛИНА/сквозь уголок рта/: Вы поросёнок не хуже. Сделайте шаг назад.
ОН отступает. ЛИНА в упор смотрит на ЛИКУ, и та начинает медленно идти к ней, как кролик к удаву. ЖЕНЩИНЫ чокаются бокалами, пьют на брудершафт. Долгий поцелуй. Пауза. ЛИНА тянется рукой к столу, берёт очищенную дольку апельсина, наполовину зажимает в своих зубах. . , ЛИКА тянется губами ко второй половинке апельсина и новый долгий поцелуй. С головы ЛИНЫ сваливается фуражка, не без лёгкой помощи ЛИКИ. ИВАН ПЕТРОВИЧ, как заворожённый, следит за непонятным ему ритуалом, механически поглатывая шампанское.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, слава Богу, помирились! /Поднял фуражку и надел себе на голову/.
ЖЕНЩИНЫ, как по команде, расходятся по разные окошки, молча смотрят в них, попивая шампанское.
Стук в двери и появляется голова ЖОРЫ.
ЖОРА: Я извиняюсь, конечно, . . но Иван Петрович у вас?! .
ИВАН ПЕТРОВИЧ: О! Жора! Заходи! /Выходит к нему в сени/.
ЖОРА заходит с букетом сирени и тремя лилово-алыми тюльпанами, торчащими из сирени, . . а в другой руке у него гитара с бордовым бантом.
ЖОРА: Я, понимаешь, зашёл тебя поздравить! Ну, как обычно, ёлки-зелёные, Девятого мая! , а тебя нет, ёлки-зелёные!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да ко мне же вот — внучка приехала, . . так мы тут по-соседски: А ты с гитарой! Ну, молодец!
ЖОРА: Да вот, ха: Ну я тя поздравляю, Иван Петрович! /Передаёт ему цветы, жмёт руку. . , и в его голосе, вдруг, проскакивают нотки, как у плачущего навзрыд человека. / Мы ж столько пережили! /Обнял и расцеловал фронтовика/! Здоровья вам.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Спасибо, Жора, спасибо.
ЖОРА/заговорщицки/: Может, мы к тебе пойдём.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Лина! , может, мы пойдём? . .
ЛИНА, /выйдя в проём/: Ну зачем же, Иван Петрович, . . всё уже здесь: Оставайтесь. Только, я женщина одинокая, и посторонних мужчин к себе в комнату не пускаю, . . так что, тут — в сенях обустроимся.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Какие проблемы! Вас ист дас?! К печке вот этот столик /кладёт букет на печку, снимает вёдра со столика, накрытого клеёнкой, и переставляет его к печке. / Закуска уже здесь, вот стопори:
ЛИНА приносит водку, ЛИКА ставит стаканы и кока-колу, ИВАН ПЕТРОВИЧ сносит стулья и табуреты.
ЛИКА/Жоре/: Здравствуйте, Георгий Георгиевич.
ЖОРА: А-а, Анжелочка! Здравствуй. А я думаю, что за роскошные автомобили на нашем бугре появились.
80.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, я уже налил, господа.
Расселись. ЛИНА, наливает в трёхлитровую банку воды из ведра и ставит туда, принесённый ЖОРОЙ, букет.
ЖОРА/передразнивая/: Господа-а.
ЛИНА: Какие симпатичные тюльпаны.
ЖОРА: Хэ, это ж лазоревый цветок! — Шолохова читали?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да не-ет, лазоревый цветок то другое.
ЖОРА: Что другое?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, другое. То — дикий цветок, полевой, понял.
ЖОРА: Ну а этот, откуда пошёл?! Это ж я у себя на огороде выращиваю луковицы! Только они, теперь, на хрен никому не нужны. . , здесь. Извиняюсь, конечно.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как?! А алкошам колхозным?!
ЖОРА: Ну вот, из-за них-то и невыгодно стало. Жулики кругом.
ЛИНА: А знаете ли вы, что означает тюльпан в эротическом смысле?
ЖОРА: Нет.
ЛИНА: Ха.
ЛИКА: Ну, вы сегодня будете пить?!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Садись, Лина, присаживайся. Выпьем за Победу: За:
ЖОРА: За Победу! , чего ты?!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да. За неё.
Чокаются. Пьют. Закусывают.
ЛИНА: А вы, Жора, тоже на здешнем Руднике работали?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А где же ещё здесь работать. Здесь всё вокруг Рудника и крутится.
ЖОРА: Только я электриком там:
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну вот, выпили за Победу над Германией, . . а теперь, закусывайте ихними гамбургами, чисбургами:
ЖОРА: А я уже позавтракал. Ты, Петрович, не переживай. Я тебе сейчас спою. /Взял в руки гитару/.
ЛИНА выключила приёмник. ЖОРА перебрал струны и запел с переборами:
а-Далеко, из Колымского края,
Шлю тебе я, Тамара, привет!
Как живёшь ты, моя дорогая,
Напиши поскорее ответ.
Я живу близ Охотского моря
Где кончается Дальний восток.
Я живу без тоски и печали,
Строю новый в тайге городок.
Как окончится срок приговора,
Я с тайгою навеки прощусь.
И на поезде, в мягком вагоне,
Я к тебе, дорогая, примчусь!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Во-от, . . вот это вот. . , да-а:
ЛИКА: Классно.
/ЛИНА залпом опрокинула свою стопку водки/.
ЖОРА: Ну, я щас уже немного выпил: Так что:
ЛИНА: А почему вы не до конца пропели эту песню?
ЖОРА: Не до конца-а?!
ЛИНА: Там есть и четвёртый куплет.
81.
ЖОРА: Да? Не помню. Может и был: Не помню.
ЛИНА:
Воровать я на время забуду,
Чтоб с тобой, моя детка, пожить:
Любоваться твоей красотою
И Колымскую жизнь позабыть.
ЖОРА: Да да-да, . . точно. Что-то было. . , ага: Я эту песню, знаете, откуда привёз? Хо! . . Я же служил в Сибири! Ну, ха, во внутренних войсках. Ну-у, это было ещё в пятидесятом — пятьдесят третьем году: Вот там один: пе-ел. Ух, как он пел! И игра-ал на гитаре! . . Щто ты! Вот я у него тогда и перенял. Слушай, . . а откуда вы знаете эту песню? Я-а нигде не слышал, чтобы её пели.
ЛИНА: От верблюда. Места надо знать.
ЖОРА: А. Ну, . . ладно.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Т-такую песню испортила! . .
ЛИНА: Ду-ура.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: У-у. Ну, при чём здесь — «воровать»?! Ту-ут! . . Э-э-эх! . . Знали бы вы! Тот сорок первый. /Пауза. / Ладно!!! Выпьем!
За Родину-за Сталина. /Наливает/.
ЖОРА: Ну, ты-ы, . . эта, . . Петрович, не бузи. Я-то знаю:
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Цыц, ты /бьёт кулаком по столу/!!! /Глянул на ЛИКУ/. Я всегда был вместе со всем Советским народом. У нас было сильное, мощное государство, которое разбило фашизм в пух и прах. Не смотря ни на что. И у этого государства, своя! славная история.
ЛИНА: Что-то душно стало, . . пойду, переоденусь. /Встала. / А тюльпаны, в эротическом смысле, означают — мужское половое достоинство/провела по головкам тюльпанов пальцами и ушла в комнату/.
ЛИКА/обняла рукой деда/: Деду-у-уля-а: /Ласково, / а броня крепка-а, . . а танки наши быстры-ы? . . А ты ж одессит, Мишка, . . а это зна-ачит, . . что?
ЖОРА/подхватывает, напевая/: «: что не страшны тебе ни горе, ни беда-а! Ведь ты моряк, Мишка — моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда!»
ЛИКА: Вот так /поцеловала деда в щёку/.
ЖОРА: От, у тебя внучка! . . Молодец. Давай-ка, выпьем, Петрович!
ЛИКА: Вот и правильно — выпейте. /Встала, пошла в комнату/.
В КОМНАТЕ.
ЛИНА стоит перед зеркалом раскрытого шифоньера. Она уже сняла ботинки, юбку; надела туфли на высоком каблуке и расстегнула кофту.
Входит ЛИКА, видит раздетую ЛИНУ, играющую перед зеркалом своими золотыми локонами волос. ЛИКА снимает с себя жакетик, оставаясь в маячке с серебряно-
золотыми разводами, с глубоким декольте на тоненьких бретельках. Она бросает жакетик на кровать, подходит к ЛИНЕ, и прижимается к её спине. Пауза.
В СЕНЯХ.
МУЖИКИ молча выпили.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А давай, Жора, вот эту: душевно споём /поёт/:
«Глухой неведомой тайгою,
/ЖОРА тихо подхватывает/
Сибирской, дальней стороной,
Бежал бродяга с Сахалина,
Звериной узкою тропой.
Шумит, бушует непогода.
82.
Далёк, далёк бродяги путь.
Укрой тайга его глухая
Бродяга хочет отдохнуть.
Там далеко — за синим бором,
Оставил родину свою,
Оставил мать свою родную,
Детей, любимую жену.
Умру — в сырой земле зароют,
Заплачет маменька моя.
Жена найдёт себе другого,
А мать сыночка — никогда.
В КОМНАТЕ.
ЛИКА прижимается к груди ЛИНЫ. Потом она целует её живот, становясь на колени; целует её ноги. . , опущенные к ней Линины руки, . . Та, прижимает её к себе и тело её подрагивает.
ЛИНА/шепчет/: А-ах, Господи-и, . . ну что же ты делаешь?! Бо-оже мой! . . Вот сюда-а, . . сюда-а! . . /Опускает лифчик, освобождая груди/.
ЛИКА, /поднимаясь губами к её груди/: Мамочка моя-а! . . Сладкая моя-а! . .
ЛИНА: Молчи: Ти-и-иха-а.
/ЛИКА целует её груди, посасывая и заглатывая её соски/.
ЛИНА/подвывает, как собачонка, а то дышит так, будто ей не хватает воздуха, и она спешит надышаться оставшимся, перед смертью/: А-а, а-а, ах-ах-ах, . . а-а-а: /Целует в губы ЛИКУ, спускает с неё юбочку на пол и сильно прижимает её к себе, притягивая руками за ягодицы/!
В СЕНЯХ.
МУЖИКИ кончили петь. Пауза.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Выпьем, Жора /наливает/.
ЖОРА: Где же кружка, ха-ха-ха.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Хэ-хэ, да.
/Чокаются. Пьют. Закусывают/.
ЖОРА: Эх, друг-гитара, звени, как прежде! /Заиграл переборами, склонив голову к самой гитаре/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А где ж наши девушки? . . Задремали там, что ли? . . /Встал, побрёл в комнату/.
В КОМНАТЕ.
ЛИНА и ЛИКА стоят в той же позе, в которой мы их оставили — они страстно целуются в губы.
Вошёл ИВАН ПЕТРОВИЧ, увидел их и тихо остолбенел. Пауза.
ЖЕНЩИНЫ продолжают свой нескончаемый поцелуй, не замечая, никаким зрением, вошедшего ИВАНА ПЕТРОВИЧА. Но вот, губы их разомкнулись и в один голос взвыли, а сомкнутые тела крупно задрожали. ИВАН ПЕТРОВИЧ медленно осел на пол где стоял. Он смотрит на них, не отрываясь, и раскрыв рот. Пауза.
ЛИНА/Лике/: Что же ты со мной делаешь?! .
ЛИКА: То же, что и ты со мной!:
ОБЕ тяжело дышат, медленно отпуская друг друга из объятий. ЛИНА увидела сидящего на полу ИВАНА ПЕТРОВИЧА. Пауза. ЛИНА поправила лифчик.
ЛИНА, /беря Лику за руку, как в бальном танце, Ивану Петровичу/: Позвольте представить — это моя принцесса.
ЛИКА, /повернув голову/: Дедушка! . . Что ты здесь делаешь?
83.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Сижу.
ЛИНА/Лике/: Принцесса, . . а теперь: красиво перешагивайте через свою юбочку и пойдёмте к нашему шампанскому.
Они подходят к комнатному столу, с фруктами и шампанским, берут в руки свои бокалы.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/продолжая сидеть/: Она — принцесса, а ты, стало быть, королева?
ЛИНА: Королева.
/Звенят бокалы, ЖЕНЩИНЫ пьют шампанское/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: А может быть, ты — король?
ЛИНА: Не хамите: в моём доме.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Это дом бабки Дуси! , которая, как проклятая, всю жизнь! . .
ЛИНА: Да-а! Да-а! Да-а! Все-е вы-ы, как проклятые-е!! Молчуны-ы! Великие-е! Что ж это бабка Дуся — казачка донская из Кагальницкой станицы — здеся — за Кальмиусом
оказалася?! /Пауза. В проёме, между сенями и комнатой, вырос ЖОРА. / Молчите?! Ну, . . продолжайте молчать. Сплошное молчание. Уже все газеты, все журналы давно про всё рассказали! А они продолжали молчать. Так и ушли в могилу — молча. А где же теперь вашим внукам и правнукам и пра-пра-пра: — где опору взять? На что душу опереть?
У вас она, хоть в тайне, хоть в тёмных холодных подвалах души. . , она была. Ничего! , что в смертельном запрете наружной охраны: Но была-а! А где её найти вашим потомкам?
/Глянула на икону. / У Бога? Бог на небе. А что на земле? /Пауза. / Пустота. Сегодня, небесная ось не доходит до нашей географической точки. — Наша часть стержня сгорела в плотных слоях атмосферы.
Пауза.
ЖОРА/навзрыд/: Во-от женщина! . . Молодец. В самое сердце: и-их! . . /Махнул рукой, пошёл в сени, сел к столу/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да, но я сам-то тоже: — только двадцать третьего года рождения!:
ЛИНА/Ивану Петровичу в упор/: Так чего ж ты про своё — чужие слова поёшь в общем хоре. Ты же этой лопатой лжи ещё глубже роешь чёрную яму молчания.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/кричит/: Жора-а, налей мне водки!
ЛИНА: Не-ет, Жора, не наливай никакой водки. . , а иди сюда и неси мне стул. /Жора входит со стулом в руках. / Ставь сюда, а сам садись туда — к Ивану Петровичу, на пол. —
это будет у нас партер. Принцесса — на кровать — это у нас будет — королевская ложа /подаёт ЛИКЕ руку, так же, как в первый раз, и ведёт, через её юбочку, к кровати/.
ВСЕ расселись. ЛИНА достаёт с полки шифоньера пачку сигарет, длинный мундштук. Вставляет в него сигарету, подходит к сидящим на полу. Толкает ЖОРУ носком туфли.
ЛИНА: Мужчина, дайте женщине огня.
ЖОРА достаёт из своего кармана коробку спичек, чиркает, даёт ей прикурить. У ИВАНА ПЕТРОВИЧА верх удивления в глазах. ЛИНА молча идёт к столу, наливает два бокала шампанского, берёт один, подносит ЛИКЕ.
ЛИНА: Пейте, принцесса. /Возвращается к столу, берёт один банан, эротично очищает его, свесив кожуру, подносит ЛИКЕ, даёт ей откусить кусочек, из своих рук и, так же, сделать затяжку, из своего мундштука. Теперь, ОНА отдаёт ЛИКЕ надкусанный банан, возвращается к столу и разворачивается к «публике». / Поэт Евгений Евтушенко «Итальянские слёзы». Стихотворение писано в 60-е годы. Читает — королева. /Берёт со стола банан, так же очищает его, медленно съедает, на глазах у «публики» , бросает на стол кожуру, берёт полный бокал, идёт к стулу, садится на него, нога на ногу, отпивает шампанское и, сладко затянувшись сигаретным дымом из мундштука, начинает декламировать низким голосом/:
Возле Братска, в посёлке Анзёба
84.
плакал рыжий хмельной кладовщик.
Это страшно всегда до озноба,
если плачет не баба — мужик.
И, корёжась не человечьи,
удержаться старалось лицо,
но тряслись неподвижные плечи,
и из глаз всё лило и лило.
Всё выкладывал он до крохи,
как под Минском он был окружён,
как по дальней железной дороге
был отправлен в Италию он.
«Но лопата — пойми! — Не копала
в ограждённой от всех полосы,
а роса на шоссе проступала,
понимаешь — роса на шоссе!
И однажды с корзиночкой мимо
итальянка девчушечка шла,
и что люди голодные, мигом,
будто русской была, -поняла.
Востроносая, словно грачонок,
протянула какой-то их фрукт
из своих семилетних ручонок,
как из бабьих жалетельных рук.
Ну, а этим фашистам проклятым —
что им дети, что люди кругом!
И солдат её вдарил прикладом,
и вдобавок ещё — сапогом.
И упала, раскинувши руки,
и лежала она на шоссе,
и заплакала горько, по-русски,
так, что сразу мы поняли все.
Сколько наша братва отстрадала,
оттерпела от дома вдали,
но, чтоб эта девчушка рыдала,
мы уже потерпеть не могли.
И овчарок, солдат — мы в лопаты,
рассекая их сучьи хрящи,
ну, а после уже — в автоматы;
оказались они хороши.
И свобода нам хлынула в горло,
и, вертлявая, точно юла,
85.
к партизанам их тамошним в горы
та девчушка нас повела.
Были там и рабочие парни,
и крестьяне — и я пободрел.
Был священник — по ихнему «падре» :
Так что к Богу я, брат, подобрел.
Мы делили затяжки и пули,
И любой сокровенный секрет,
и порою, ей богу, я путал,
кто был русский в отряде, кто нет.
Что оливы, браток, что берёзы —
это, в общем, почти всё равно.
Итальянские, русские слёзы
и любые — всё это одно:
«А потом?» — «А потом при оружье
мы входили под музыку в Рим.
Гладиолусы плюхались в лужи,
и шагали мы прямо по ним.
Развевался и флаг партизанский,
и английский, как миленький был,
и зебрастый американский —
лишь про нашенский Рим позабыл.
Но один старичишка у храма
Подошёл и по-русски сказал:
«Я шофёр из посольства Сиама,
а посол был фашист — он сбежал.
Эмигрант я, но родину помню:
Здесь он рядом — тот брошенный дом.
флаг, смотрите-ка, — алое поле,
только лев затисался на нём.»
И тогда, не смущаясь нимало,
финкарями спороли мы льва,
но чего-то ещё не хватало —
мы не поняли даже сперва.
А чернявый грачонок Мария
/пусть простит ей сиамский посол! /
хвать-ка ножницы из барберии;
да и шварк! — от юбчонки подол.
И чего-то она верещала,
улыбалась хитрёхонько так,
и чего-то она вырезала,
86.
и потом нашивала на флаг.
И взлетел — аж глаза стали мокнуть
у братвы загрубелой, лютой —
красный флаг, а на нём серп и молот
из юбчонки девчушечки той.»
«А потом?» Посмотрел он, запнувшись,
дёрнул спирта под сливовый джем,
а лицо было в детских веснушках
и в морщинах-недетских совсем.
«А потом через Каспий мы плыли.
Обнимались и впляс на борту!
Мы героями вроде как были,
но героями — лишь до Баку.
Гладиолусами не встречали,
а встречали, браток, при штыках
и угрюмо овчарки ворчали
на отечественных поводках.
Конвоиров безусые лица
с подозреньем смотрели на нас,
и кричали мальчишки нам «фрицы!»
так, что слёзы вставали из глаз.
Весь в прыщах, лейтинант-необстрелок
в форме новенькой — так его мать! —
нам спокойно сказал: «Без истерик!»
и добавил: «Оружие сдать».
И солдатики нас по-пастушьи
привели, как овец сосчитав,
к так знакомой колючей подружке
в так знакомых железных цветах.
И куда ты негаданно делась
в нашей собственной кровной стране,
партизанская прежняя смелость?
Или, может, приснилась во сне?
Опустили мы головы низко
и оружие сдали легко.
До Италии было неблизко,
а до дому совсем далеко.
Я, кидая оружье и шмотки,
под рубашкою спрятал тот флаг,
но его отобрали при шмоне:
«Не достоин: — сказали, — Ты враг:»
87.
И лежал на оружье безмолвном,
что досталось нам в битве святой,
красный флаг, а на нём серп и молот
из юбчонки девчушечки той:»
«А потом?» Усмехнулся он жёлчно,
после спирту ещё пропустил,
да и ложкой комкастого джема,
искривившись, его подсластил.
Вновь лицо он сдержал через силу
И не знал — его спрятать куда:
«А не стоит: Что было — то было,
только б не было так никогда:
Завтра рано вставать мне — работа:
Ну, а будешь в Италии ты:
где-то в городе Монте-Ротонда
там живут партизаны-браты.
И Мария — вся в чёрных колечках,
а быть может в седых — столько лет!
Передай, если помнит, конечно,
Ей от рыжего Вани привет.
Ну не надо про лагерь, понятно.
Как сказал, что прошло — то прошло —
Ты скажи им — им будет приятно —
в общем, Ваня живёт хорошо:»
: Ваня, всё же я в Монте — Ротонде
побывал, как просил меня ты.
Там крестьянин, шофёр и ремонтник
Обнимали меня, как браты.
Я не видел синьоры Марии,
только просто вошёл в её дом,
и смотрели твои голубые
с фотографии рядом с Христом.
Меня спрашивали и крестьяне
и священник — весь белый, как снег:
«Как там Ванья?» «Как Ванья?» «Как Ванья?»
и вздыхали: «Такой человек!»
Партизаны стояли рядами —
столько их для расспросов пришло,
и твердил я, скрывая рыданья:
«В общем, Ваня живёт хорошо:»
Были мы ни пьяны, ни тверёзы —
88.
просто пели и пили вино.
Итальянские, русские слёзы
и любые — всё это одно.
Что ж ты плачешь, опять наливая,
что ж ты цедишь: «А, всё это блажь!»
Тебя помнит Италия, Ваня,
и запомнит Россия — не плачь!
ЛИНА кончила декламировать. Пауза. ОНА ставит на стол бокал, продувает мундштук.
Слышатся всхлипы ИВАНА ПЕТРОВИЧА.
ЛИНА: Жора, принесите ему водки.
ЖОРА, пряча лицо, идёт в сени, наливает две стопки водки; одну выпивает сам, а вторую стопку и бутылочку кока-колы подносит ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ. Тот выпивает водку, как корвалол из стопки.
ЛИНА: Ну что вы молчите, дрянной старик? Жора, посадите его на кровать — это у нас будет теперь — скамья подсудимых. А вы, принцесса, пересядьте на стул.
ЛИКА послушно идёт к стулу и садится на него. ЖОРА усаживает ИВАНА ПЕТРОВИЧА на кровать, и становится в проёме между комнатой и сенями. ЛИНА становится у дальней спинки кровати, что в ногах.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/сдерживая, плачь и угнув голову/: За что же это — на скамью подсудимых?
ЛИНА: Он ещё ничего не понял. За то, что вы углубляете пропасть молчания, то есть — лжи, теперь уже своей собственной лопатой. Вашу правду не знают ни ваши дети, ни ваша вот — собственная внучка.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну да ты уже всё рассказала.
ЛИНА: Не-ет, это я только сыграла увертюру.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Только меня! — под Вильнюсом долбануло,
ЛИНА: Колись, дедушка, колись.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Так, долбануло-то так, что я ничего и не помню!
ЛИНА: Раска-алывайся.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: К тому времени и двух месяцев не прошло, как меня в Армию призвали! Я ни одного фрица убить не успел! . . Я вообще не понимаю — зачем они меня в плен взяли! Как подопытного, что ли?! . У меня же вот /снял фуражку/ — кусок железа
вместо черепа! /ЛИКЕ/ Вот, внученька, кусок немецкого железа /стучит ладонью по голове, плачет/!
ЛИКА бросается к нему на кровать, обнимает его, гладит по голове.
ЛИНА: Короче. . , после войны, Советская власть вас привезла сюда — на Рудник?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну! Сюда — на Каракубу!
ЛИНА: На что, на что??
ИВАН ПЕТРОВИЧ: На Каракубу!
ЖОРА: Да-а, это железнодорожная станция здесь так называется. Или называлась, хрен её знает.
ЛИНА: А здесь есть железная дорога?
ЖОРА: Та. . , там уже ничего не ходит. Рудник её использует и всё. Ну, вроде, поезд какой-то, когда-то идёт — то ли в Ростов, то ли в Донецк: А, не знаю.
ЛИНА: Та-ак, значит, бывшие наши военнопленные основали у рудника городок и назвали его — Комсомольском. Оригинально. А на самом деле, это — Каракуба.
ЛИКА: Фу, . . перестаньте произносить это мерзкое слово, оно заряжено чёрной энергетикой.
89.
ЛИНА: Ха, . . оно так и есть, в прямом смысле этого слова. Это азиатское слово — Каракуба, а по-русски — Чёрный Город.
ЖОРА: Ну, мы к этому, слава Богу, никакого отношения не имеем. Мы тут отдельно — на своём бугре живём, . . у нас тут старый хуторок:
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Мы даже не можем встречаться в День Победы, у нас нет такого места на земле! Наших армий и подразделений даже и не существует! Как их и не было никогда! Самолёты наши сгорели на земле, так и не взлетев. Целые Армии взяты в плен,
не успев получить никаких Приказов сверху. Там — в Германском плену — я думал, что это немецкая пропаганда, а теперь понял — правда.
ЛИНА: Поэтому, после отсидки, вы не стали возвращаться на свою родину — в Аксай, . . до которого, от сюда, рукой подать?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Конечно! . . С какою же это я победой вернусь. . , да ещё через столько лет! . . Вопросы да восклицательные знаки на своей спине носить, как чугунные чушки на проволоке!? . /Зарыдал/!
ЛИКА, /гладя его/: Дедушка, дедуля, . . ну не плачь, родненький:
ЛИНА: Вот твоя история, Иван Петрович, и никакой другой истории у тебя нет.
ЛИКА: Ну не плачь, дедушка, не плачь.
ЛИНА: Теперь, пусть плачет. Слеза — она смягчению на «грудя» даёт. /Берёт апельсин, связку бананов и направляется в сени. / Жора, ступайте за мной.
ЖОРА идёт за ней в сени. ЛИНА кладёт фрукты на столик, включает в розетку приёмник. ЖОРА осаживается на табурет. ЛИНА садится на стул, изящно снимает туфли со своих ног, и ставит их на столик, а ноги кладёт на печь где постелена газета. Теперь, ОНА медленно начинает очищать апельсин. Пауза.
Вечереет. Свет в окошках становится красным.
В КОМНАТЕ.
На кровати ЛИКА успокаивает, целует и жалеет своего деда, который рыдает навзрыд.
ЛИКА: Дедуля, ну не плачь, не расстраивайся так, . . родненький, тебе же нельзя: И бабушки нашей рядом нет, нашей бабушки Лены. И коровку свою ты продал потому, что бабушки не стало: Бурёнку продал? Во-от, . . я же всё понимаю, я понимаю, что тяжело
тебе без бабушки. А про это я ничего не знала: ни про твой плен, ни про твою голову, . . бедненькая моя головушка -а: Боже мой, как это жестоко и ужасно! . . Боже мой, за что же
это всё на тебя? . . /ОН, плача, улёгся головой на подушку; ОНА ему помогла: сняла туфли с его ног и завела их на постель. / Вот та-ак: пусть наша головушка отдохнёт, бедненькая: Ой, какая она бедненькая, а мы-то ничего и не знали. . , плохие мы были, что
про нашего дедушку ничего и не зна-али, . . а теперь мы знаем и будем его жалеть: Во-от, . . расстегнём его сорочку, . . пусть душа подышит, пусть подышит душа и вздохнёт, и тяжёлый дух свой переведёт: А сердечко наше стучит? . . Стучит наше сердечко — умница: Пусть стучит-ит, пусть громче наше сердечко стучит, нам ещё жи-ить надо: А животик наш как, а? Как тут наш большой животик? . . Во-от, он наш большой животик, жирненький животик, бедненький животик. Сдавил его противный пояс, . . и разгуляться нашему животику не дает, /расстёгивает ремень и брюки на НЁМ/, а мы его освободим от этого плена, . . освободим, а брюки, противные, спустим: — на низ — на нижестоящие организации. . , спустим. Они у нас стоящие или лежащие? . . — орга-ны-зации? . . Ой, и тут волосики какие-то! А здесь железки никакой не вставлено? . . — ни немецкой, ни американской? . . Не-ет? . . Нету тут железок, нету тут у нашего Ванечки железок. . , у Ванечки нашего тут всё живое, . . а живое — всё наживное, как любила говорить наша бабушка Лена: А мы эти волосики да нашими кудряшками — вот та-ак, вот та-ак: вот: та-ак. . , вот: так:
В СЕНЯХ.
ЛИНА, задумчиво глядя в одну точку, медленно очищает свой апельсин от кожуры. ЖОРА долго сидит, сгорбившись, и уронив скрещенные руки на свои колени. Потом, ОН
90.
наливает себе стопку водки, выпивает её и: застывает, плотно сомкнув губы и ужасно сморщившись.
Пауза.
ЛИНА: Вкусная?
ЖОРА /с той же гримасой, молча кивает головой/!
Пауза.
В КОМНАТЕ.
ЛИКА/так же колдует над пахом ИВАНА ПЕТРОВИЧА, щекоча его своими завитушками/: А кто сказал, что наш дедушка не мужчина? . . Кто сказал, что наш дедушка уже не мужчина? Н-не-ет, дулички вам! . . Во-от вам — наше мужское начало, . . вот вам — наше мужское достоинство, во-от он — наш корень, . . наш крепкий корешок, . . корешочек: Не-ет, никому не да-ам, это мой корешо-очек, . . мо-о-ой /садится сверху. / О-о-ой, какая прелесть! . . Ой, как хорошо. . , как хорошо нам! . . А Ангелину Владимировну ты прости-и:
Она хорошая: У неё судьба плохая. Она два! раза сидела. . , Один раз — семь лет, от звоночка до звоночка, . . другой раз — три годочка тянула: Первый раз — по сфабрикованному делу, против ректора их института-а. . , за взятки. Но его-то самого-о, потом, оправдали — через два года-а — пересуд был. . , адвокат из Москвы его защищал — старичок — он ещё при царе учился, и на Нюренбергском процессе, от Советского Союза, участвовал, как она рассказывала. Так что, ректора оправдали-и, . . но все остальные — от звоночка до звоночка. А муж её там же работал и, конечно же, отказался от неё, а двое маленьких сынишков с ним тогда остались: и всё! с ним осталось. А другой раз её по дурацкому видео-делу за-де-ла-ли-и: Пе-ре-строй-ка-а у нас такая была-а, помнишь? . .
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Бо-оже! . . Анжелика, что же это мы?! .
ЛИКА: Хорошо-о. Хорошо-о! Мы с тобой: просто: молодцы. За-ме-ча-тельно-о-о.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Мне стыдно:
ЛИКА: Молчи-и-и: Молчи, молчи. . Вот. Вот. Во-от. Во-о-о-тсщ-щ-ш-ш-ша-а. /Пауза. / Глупенький, это нормально, когда жалеючи и любя. Мы же с тобой родные люди, . .
человечики. И у тебя, кроме меня, никого нет. И никого уже ближе не будет. Тебе же хорошо? . .
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Хо-ой.
В СЕНЯХ.
ЖОРА сидит так же — сморщившись и лицом, и фигурой. ЛИНА отламывает несколько долек очищенного апельсина, протягивает ЕМУ — ОН отрицательно вертит головой.
ЖОРА/навзрыд/: Н-немогу-у! . . Не могу забыть я морячков! . . Они стоят у меня перед глазами! . .
ЛИНА/положила дольки апельсина себе в рот, пожевала/: Погибли?
ЖОРА: Все!!
ЛИНА, /так же, безразлично, глядя в одну точку/: В море?
ЖОРА: Н-не-ет! В степи-и-и! У Матвеевых курганов! . .
ЛИНА: Матвеевых??
ЖОРА: Н-ну! Тут вот, не далеко! . . — в Ростовской области! Я пацан был, /показывает рукой рост/! От бомбёжки бегал! . . Из Ростова! . . Когда Ростов бомбили! . . То в Хомутовку — к тётке! . . То на Верблюд — к другой тётке! . . Пешко-о-ом! Пешком в Хомутовку! — сам себе теперь поверить не могу! А то — я за Таганрог бежал — к третьей тётке! Вот на этом
пути я и напоролся! . . Может, Богу было угодно, чтобы я в живые свидетели попал. Немец-то на этих курганах укрепился! — да как! укрепился — из пулемётов бьёт! , из миномётов, . . про автоматы я уж молчу. А наши ребята — внизу — без ничего /ЕГО душит спазм/! . .
ЛИНА: Как — без ничего?
ЖОРА: Да ничего у них нет. Ножи: Да у кого — винтовочки со штыками. /Пауза. / А я — паца-ан! . . Но меня поразило тогда: я стоял и ясно видел всю обречённость их. И что меня
91.
поразило от головы до пят, что остановить эту бойню никто не может. /Пауза. / А какие ребята! . . Молодёжь, как на подбор! — здоровые, красивые. Жар-ра-а стоит. . , а они в чёрных бушлатах на тельняшку. А сколько их было! . . — Тьма!! Все полегли. Всё кругом чёрным покрыто было. А-ай! /Махнул рукой, плачет/.
ЛИНА: Ну что вы, Жора, это лишь маленький эпизод большой войны.
ЖОРА: Да?! ! М-м-м! . .
ЛИНА: Та-ак /смачно, по-хозяйски опустила ладони рук на колени. / Надо идти встречать корову! /Встала, обошла столик и, босиком, в чулках, пошла в комнату/.
Пауза.
В окошки лёг тёмно-бордовый свет заката.
В КОМНАТЕ.
Та же мизансцена.
ЛИКА/деду/: А ты посмотри, посмотри — какая у тебя внучка /спускает майку со своих плеч, обнажает груди/, . . ну, . . как? . . Тебе нравится твоя девочка? А ты послушай её сердце, /берёт его руку и прижимает к своей груди/. . , где тут наше сердечко? . . А здесь у нас, что /берёт его другую руку и прижимает к своей груди/? . . А как ты бурёнку доил? . . А? Ну-ка, покажи, . . покажи своей девочке: Во-от. Вот как: А бурёнка мычала от удовольствия: «М-му. М-му-у. М-му-у.» А хочешь, я поздороваюсь со своим корешком? — пожму ему руку. М-м-м. М-м-м. М-м-м:
ИВАН ПЕТРОВИЧ: М-м-м. М-м-м. М-м-м. Как! это ты??
ЛИКА: А ты дои, дои бурёнку.
/Тихо мычат в один голос/.
В комнату входит ЛИНА, она проходит мимо кровати к шифоньеру. . , но вдруг останавливается и оборачивается в сторону кровати. Смотрит на родственников в
упор. Пауза. ЛИНА молча и быстро взлетает на кровать, и садится на свои колени сзади ЛИКИ, сжимая её бёдра руками, как клещами, и прислушавшись к ритму всадницы, подключается к её аллюру.
ЛИНА/шепчет Лике через её плечо/: А-ах, ка-кая прелесть: Какая волнующая пара: Какое слияние душ и тел. О-о-о, как это меня возбуждает! . .
ЛИКА, /перегибаясь назад и обхватывая голову Лины своими руками/: Ты говоришь правду? . .
ЛИНА: Я сейчас кончу, ребя-ята!
ЛИКА: Любимая!
ИВАН ПЕТРОВИЧ вдруг оторвался от подушки, через ЛИКУ обхватил руками ЛИНУ, глянул в её лицо, как человек, вернувшийся из бессознательного состояния, впился рукой в её локоны, а губами в её губы. Пауза. ИВАН ПЕТРОВИЧ разжал свои руки и рухнул на подушку.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/прохрипел/: А-а-ах-хх.
Пауза.
ЛИНА/со слезами в голосе/: Во-от, кого он хотел и жаждал! Вот, Ан-же-лика! , Маля-вочка моя. Что и требовалось доказать.
Пауза.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/как из подземелья/: Анжела, девочка, . . а ты не проститутка?! .
ЛИКА/расхохоталась, с надрывом в голосе/: Не-ет, не проститутка! Хотя могла бы и стать. Но теперь поздно. — Ваш правнук уж третий класс заканчивает.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я его толком и не знаю. Спасибо, конечно, что в мою честь — Ванечкой назвали.
ЛИНА, /заводясь, как турбина самолёта/: Да что же это вы такое несёте?! /вышла из койки/! Да побойтесь же вы Бога! . . /Вдруг взглянула на икону, быстро подошла к ней и закрыла образ рушником. Вновь — к ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ/ да она же сейчас — подвиг! совершила. . Она! . . Вас! . .
92.
ЛИКА: Лина, не надо, ты не понимаешь:
ЛИНА: Не-ет. Я всё понимаю. Или вы подвигом считаете только, когда грудью на амбразуру?! ! Блядская Совдепия! Уркино государство! Уродская машина! — когда ж она уже остановится, захлебнувшись нашей кровью, подавившись нашими телами! , деньгами и нищетой?! !
ИВАН ПЕТРОВИЧ/как из подземелья/: Ха-га-га! Да его уже давно нет — того государства.
ЛИНА: Кого ты лечишь, дедушка? Не надо щупать бабушку!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Что, ха-га: Я, например, в Украинском государстве живу, . . Анжелика — в России, . . а вот ты — непонятно, небось — в Ростове прописана.
ЛИНА: А-а-а /махнула рукой/, . . бедные, несчастные люди.
/Совсем стемнело. Горит лампадка. /
ЛИКА: Однако, у вас, дедушка, спермы на ведро набралось.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Теперь уже не у меня. Смотри, не заберемени.
ЛИНА: Ну, вот, нам ещё инцеста не хватало.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Эт-то ещё что такое?! .
ЛИНА: Не пугайтесь, инцеста — это, всего лишь — кровосмешение. /ЛИКЕ/ Так, девочка моя, бери-ка свою молодку в жменьку и ступай за печку мыться, . . и попробуй проронить на мою постель хоть каплю его гадости.
ЛИКА/весело/: А почему, это — молодка?
ЛИНА: Так баба Дуся, царство ей небесное, письку свою называла.
/ЛИКА весело расхохоталась/!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А почему это у меня — гадость?
ЛИНА: Молчите, старик, я сразу приметила, что вы ходок ещё тот.
ЛИКА/смеётся/: Ой, расплескаю! /Протопала в сени. / Ой, здесь темно! . .
ЛИНА: Сейчас я свечку зажгу.
В СЕНЯХ.
Светится только приёмник. Входит ЛИНА, на ощупь находит спички на печи и там же зажигает свечу. За столом, уронив голову на руки, спит ЖОРА.
ЛИНА: А Жора спит. — У моих соблазнительных туфель. /ЛИКЕ. / Иди в уголок, я дам тебе тазик и воду. /Подставляет ей таз, подаёт большую кружку с водой/.
ЛИКА моется. ЛИНА подаёт ей полотенце и та, вытираясь, бежит в комнату.
ЛИНА взяла таз, будит ЖОРУ.
ЛИНА: Алё-ё! . . Пассажир!
ЖОРА/поднял голову/: А?! Что?
ЛИНА: Приехали. Ваша станция.
ЖОРА: Какая станция??
ЛИНА: Пойди, дорогой, хоть воду вылей из таза, /передала ему в руки таз/.
ЖОРА: Ага, конечно, /соображает. . , потом идёт с тазом на выход/.
ЛИНА, забрав свои туфли со стола и горящую свечу, уходит в комнату.
В КОМНАТЕ.
ИВАН ПЕТРОВИЧ сидит на кровати и обувается. ЛИКА стоит перед зеркалом шифоньера, в трусиках и в маячке, пытаясь привести в порядок своё лицо и причёску.
ЛИНА, /со свечёй в руках, подходит к Лике/: Чего же ты там видишь, чудачка?
ЛИКА: Пока ничего. Теперь, вижу, /продолжает приводить себя в порядок/.
ЛИНА/Ивану Петровичу/: Ну, зачем же так кряхтеть, . . здесь же молодые дамы.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Дамы-то может и молодые, . . а я старый больной человек. . , да ещё — в стельку пьяный.
ЛИНА: Не прикидывайтесь. Нашкодили и в кусты?
/В сенях громыхает тазик и всё железное/!
ЖОРА: Ау-у, люди! . . Там на улице машины сигналят! . . Это не к вам?! .
ЛИКА: Это за мной. /Надевает юбку, туфли, жакетик/.
93.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Жо-ора, ты ещё здесь?! .
ЖОРА: Хо-го-о! . . Зде-есь, Иван Петрович!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Щ-щас мы с тобой ещё выпьем!
ЛИНА: А ну все, «кибиням» собачьим!!!
Пауза.
ЛИКА, /подходя к Лине/: Я тебя поцелую, на прощанье?
ЛИНА: Обойдёшься!
ЛИКА: Ну, . . тогда: — пока-пока /делает «тёте ручкой» и идёт на выход/.
ЛИНА/Ей вслед/: И заткни свою экзотику себе в жопу!! . /Бросает ей вслед апельсины, бананы и другие фрукты/!!!
/ЛИКА, весело вскрикнув, убегает/!
ИВАН ПЕТРОВИЧ проходит в сени к перепуганному ЖОРЕ.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Давай-ка, Жора, выпьем /сел за стол, налил/.
ЛИНА/выходит к ним. Сдержанно/: Уходите, мужики.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/Жоре/: Будь здоров, /чокается с его стопкой, пьют. / Бери гитару, пойдём ко мне. У меня самогон есть!
Приёмник гаснет.
ЛИНА: Хм, а свет-то был, . . а мы и не включали. — Привы-ыкли.
ЖОРА/Лине/: Там, на улице, чья-то корова мечется. . , не ваша?
Пауза.
МУЖЧИНЫ молча ушли.
ЛИНА/одна/: Ещё одна беспризорная. /Обмякла, села на табурет и заревела/!
З А Н А В Е С.
Конец I-го акта.
У нас также ищут:
мужик трахается с мужиком геи видео, миньет мнение девушек, реальное видео инцест сестра брат, инцест из фильма, как сестра трахается с братом, трахнуть девочку на сайте, трахнул красивую тетку онлайн, ебут худеньких раком, взрослую маму ебут, фистинг маме по локоть, Прекрасная девушка мастурбирует на улице, выебал пьяную пока спала, смотреть порно русское как ебут русских девственниц, трахнул бабку порно онлайн, куни сквирт подборка, секретарок ебут, порно видеоролики русский инцест онлайн, инцест журнал, жестоки порно с целками, жених спит а невесту ебут, фистинг мужчине в москве, реальное полнометражный инцест, красивый сквирт порно смотреть онлайн, история сын выебал мать, фото сбили целки, гей инцест рассказ дяде и племяннике